Ну и оргазм!!! Космос какой-то. Так. Минутку. Да не может быть! Господи, ты услышал мои молитвы! Я умер во время секса. Так, у кого бы спросить? Не дай бог просто сознание потерял. Я не хочу назад. Все. 100%. Можно выдохнуть. Здесь, конечно, не наливают, но я бы выпил. Ты не поверишь мне, конечно, но серьезно, я просто космически счастлив: мне шестьдесят пять, дети выросли, все с ними нормально будет, родителей похоронил. То есть все семейные долги закрыты. А в остальной жизни у меня полный коллапс.

Жена узнала про Ларису. Лариса узнала про Катю. А Катя сказала, что хочет квартиру.

Бизнес накрывается, потому что я ведь говорил партнерам, что не надо вытаскивать всю прибыль! Нет! У всех же Ларисы с Катями. Долг такой, что я не знаю, как они теперь разбираться будут, слава богу, я всех обеспечил, и жена их спокойно всех пошлет. Но сейчас мне было бы не до бизнеса.

Лариса — это дочка наших друзей. Ну, так получилось. Я тоже не хотел, она правда сама, считай. Вот хоть убей не знаю, зачем я ей сдался. Но, видимо, сдался. Я год почти по лезвию ходил, но вчера все всплыло. У жены такое лицо было, как будто я спал с отцом ее друга, а не с дочкой моего. Я уехал в командировку, сказал, вернусь — поговорим. А что мне было говорить?! Это еще ее папаша пока не знает, кореш мой. Он все меня просил ее познакомить с друзьями моего сына, мужа найти.

И наконец, Катя. Ну с Катей все понятно, она за деньги, хотя говорит, что ей со мной интересно. Конечно, интересно, особенно в Куршевеле или Лафайете. Так вот, жена Ларису не простит, Катю бы мне простила, а Ларису не простит. А Лариса-то, как узнала про мои подарки для Кати, такое устроила. Ну я понимаю, ревность. Обида. Ну и Ларисе — сорок три, а Кате — двадцть три, можно понять. Я тоже Ларисе сказал, что вернусь — поговорим.

Наконец, врачи. Я сделал чек-ап. Пока ничего смертельного, но я отчетливо представил, какая старость меня ждет. Это если повезет. А если не повезет? Если долго умирать буду?! А тут отель, Катя, шампанское, виагра, кокаин, второй раз за ночь, ррраз — и все. Катя… О господи, я же ее наручниками приковал… Тьфу, как же она их расстегнет? Я еще на ней был. А я — сто кг, а Катя — сорок. То есть я сейчас на ней, мертвый, а она к кровати прикована! Вот я, конечно, идиот… Так, а ключи от наручников где?! Ключи у меня в машине вообще остались! Как же она вылезет?.. Представляю, как отельный слесарь придет с инструментами, местный безопасник, менеджер, и вот Катя перед ними, а сверху я. Еще, наверное, ее трогать не будут до прихода полиции, как машины после ДТП. Нет, это просто Тарантино какой-то. Господи, надеюсь, я без носков, не хотелось бы позориться на весь отель. А все равно же в Сеть выложат, вот Кате повезет, звездой «Ютьюба» станет. Всегда хотела.

Интересно, Катя жене позвонит, а жена — Ларисе, или Катя — Ларисе, а Лариса — жене? Жена им всем точно звонить не будет. Мертвые, говорят, кстати, сразу тяжелее становятся. А если я ее совсем раздавлю? Не вынесла тяжести любви. И жили они долго и счастливо, и умерли в один день от виагры и кокаина. Да я, конечно, прекрасно ушел. Громко хлопнул дверью. Надо было ключи взять с собой и носки снять. Я до сих пор в себя прийти не могу, дурак я, конечно, с этими наручниками, ведь и правда по Сети разойдется. Мне самому-то все равно, а вот Лизе… Дочка моя младшая, ей семнадцать, и я ей обещал, что маме больно делать не буду. Она меня все время спрашивала, почему мы не разойдемся, ну что друг друга мучить-то?

А как ей объяснишь, что мы не то чтобы мучили, просто когда вместе столько лет, как не изменять-то? Я же живой. Но в остальном я реально хорошим мужем был, вот не придерешься! А бабы, ну что бабы, бабы?.. Сейчас вот как-то назад смотришь и думаешь: на хрена они нужны были? Но я не об этом.

В общем, Лиза просила, если я уж что-то там делаю, то чтобы никто не знал. У нее, прикинь, подруга чуть постарше во второй состав устроилась. Знаешь, что такое второй состав? Это официальные любовницы, то есть все знают, что есть жена, а есть второй или даже третий состав, в открытую. Женам, конечно, это не очень приятно, но все же добровольно.

Короче, меня Лиза как дочь отца попросила, чтобы мама ничего не знала, точнее, чтобы люди не знали, а тут я так умер, что люди, судя по всему, узнают, причем все, даже те, кто меня и мою жену не знал… Вот это плохо. Нельзя детей своих обманывать, они потом никому вообще верить не будут. На хрена я с этими наручниками решил обострить чувства, еще и в носках!.. Дурак.

Наконец-то. Это кто же здесь мне девяносто семь отмерил? Девяносто семь! Знаете, в чем главное разочарование жизни, даже не разочарование, нет — неожиданность? В том, что, пока мы молодые, мы считаем жизнь — это до шестидесяти, а там вроде как старость и все. Имеется в виду быстрая старость: ррраз так, постарел стремительно и умер! Ан нет, я вот после шестидесяти прожила еще тридцать семь лет. Тридцать семь лет старости! Пушкин всего прожил тридцать семь вместе с детством, лицеем, Онегиным, дуэлями, картами и женой с кучей детей.

Тридцать семь лет старости… И хоть бы какой Альцгеймер меня взял, нет, помнила все до деталей. Я вот хоть сейчас опишу свою детскую комнату или запах духов, которые мне папа подарил. Духи… Их, конечно, мужчины дарить должны, если женщина сама себе духи покупает, что-то в этом есть несчастливое. Вот вы скажете, мужчина с запахом может ошибиться, так нужно с ним вместе прийти в магазин, выбрать, и он купит. Мне последний раз духи как раз лет сорок назад дарили, а потом все. Сама. Прихожу в магазин и долго стою, пенсия все-таки сами знаете, какая, а духи женщине нужны… И ведь почему-то как тебе к семидесяти, так тебе духи дарить перестают друзья там или родственники, вроде как ты уже бабка — зачем тебе?! Дарят ерунду всякую, мол, вяжи, компоты вари, или одежду какую теплую, как будто у нас отопления нет, а духи… Ну разве женщина в девяносто не хочет так пахнуть, чтобы всем приятно было? Разве она чем-то отличается от девчушки, да наоборот, скорее, девчушка-то молодостью пахнет, свежестью, жизнью, а мы уже смертью пахнем, так что нам точно духи нужны.

Да и разве в запахе дело? Женщина же не дура, понимает, что старая, что уже ее в постель тащить никто не будет, но она же была когда-то красивой, цветущей, желанной, и ей тогда дарили духи. Если в старости подарить, то как бы показать, что ты веришь, что она такой была когда-то. А то мы уже сами не верим, смотрим на фотографии и не понимаем, неужели это мы такими были в юбках по коленку. И, конечно, мы думаем, что вы не верите, думаете, мы сразу родились старухами.

Ко мне еще лет пять назад ходил один мужчина заниматься, мальчишка совсем, не помню, шестьдесят пять, что ли. Завел себе роман с француженкой, учить язык надо, к новым этим технологиям он не привык, а новые учителя все ему не нравились, хотел звучать благородно, вот меня и откопал. Меня-то бабушка учила, а у нее роман был с… забыла… французский писатель, нет, вот сглазила, хвасталась памятью, не Пруст, не… вспомню — скажу. В общем, французский у меня такой, что любой Макрон позавидовал бы, эх, Макрон… Симпатичный мужчина, конечно… Так вот, этот студент ко мне год ходил. И как-то раз он мою фотографию в молодости увидел (я разбирала и не убрала), так он, наверное, минуты две молчал… Потом сказал: извините, я сейчас вернусь. Вышел и пришел с цветами и бутылкой вина. Посидели, я даже серьги бабушкины надела. Тогда умели гранить, не то что сейчас. Посидели, и я почувствовала, что он меня той увидел, потом еще два раза так мы выпивали, а духи так и не подарил… Все-таки фотографии на духи не хватило.

Это я к чему, что не нужно женщину обижать старческими подарками, хотя какая уже разница, не знаю, почему я об этом подумала… Жизнь, конечно, долгая была, девяносто семь, кому ни скажешь — все изумлялись, завидовали, говорили, что меня Бог любит. Я вот с этим же вопросом. Я, представляешь, Сталина видела и Хрущева, Брежнева не видела вот, хотя симпатичный был мужчина, ничего не скажешь.

Вот сейчас вспомнила почему-то Новый год в эвакуации, сорок третий, получается, тогда как раз все ждали, что в Сталинграде будет, а мы у родственников отца в Средней Азии. Он воевал, но под Москвой. Помню, запах варенья из айвы, много чего помню. Я этому ученику столько рассказывала, он только и причитал, как бы столько прожить, на диету все хотел сесть. Не знаю, уж поможет ему или нет. Долго я прожила, последняя подруга умерла, получается, в… лет двенадцать назад. С тех пор никого из тех, кто меня помнил, хотя бы когда мне было сорок, и не осталось. Да и вообще никого. Так, какие-то знакомые… Этот ученик, спросите, как меня нашел? Интервью вдруг решили у меня взять, потому что я консультировала советских режиссеров, когда им нужно было аристократов снимать, но это долгая история… А так никого… Бог меня любит.

Тридцать семь лет одиночества. Они тогда с Ирочкой поехали на дачу, а я… так спала, что Гриша решил меня не будить, оставил записку, что вечером меня заберет, а сам пока дом откроет и все подготовит. И все.

У Ирочки детей не было, а у меня, кроме Ирочки, тоже. Скользко тогда было. Я сама водила машину. После этого не смогла больше. И ведь не я за рулем была, Гриша сам, а все равно. И, знаешь, меня, конечно, раздавило это… Но вот многие вообще жить не хотят, а я как-то вылезла, года через два, но вылезла. Кажется, работа есть, друзья, у меня еще тетка тогда была жива даже, а что-то из души исчезло, я даже не сразу поняла, что. Просто с мужчинами не смогла больше общаться — как с мужчинами, и я не про постель, конечно, мне уже шестьдесят было… Нет, я даже про какие-то ухаживания.

Гришу я любила. И вот, знаешь, одиночество стало по ночам липко так заползать, и страх: а сколько мне так жить? Думала, ну, лет десять, и все, говорят, люди быстро уходят, когда не особенно жить хотят, а вот — тридцать семь лет. Самое тяжелое — жить и никого не любить. Именно самой не любить очень тяжело.

Когда тебя не любят, привыкаешь быстро, да и потом обязательно хоть какой-нибудь завалящий да найдется мужчина, полюбит. Нет, не любить — невыносимо. Человек должен кого-то любить. Тридцать семь лет. Мне иногда кажется: смерть про меня забыла просто. У вас же тут, наверное, тоже бюрократия, Бог, наверное, сказал: «Забери эту несчастную побыстрее»,— а она забыла или в картотеке ошиблась.

О, вот, вспомнила историю! Я Мария Боголюбская, и, представляешь, в моем же районе жила такая же Мария Боголюбская, с такой же датой рождения: и день, и год, вечная с нами путаница была. Я пришла один раз узнать про свою пенсию, а мне говорят, странно, вы же вроде умерли, а я им: «Умерла, но за пенсией приходить буду»,— долго смеялись. А умерла я в больнице, легко так, и сразу поняла, что ничего не кончилось, врач у меня такой хороший был, все говорил: «Мария Алексеевна, вы еще всех нас переживете!»

Ох ты ж господи боже мой! Я же ему ключи не отдала от квартиры, чтобы он мои дневники взял!!! Это же надо такой дурой быть, я же лежала и думала, надо его попросить их забрать, если что, и, не знаю, в какое-нибудь издательство передать. А я все откладывала разговор, думала, поговорю — умру сразу, а не хотелось… Не хотелось… Девяносто семь лет, тридцать семь лет, как Гриша с Ирочкой погибли, а не хотелось… Жить всегда хочется. Вот и не сказала про дневники… Сорок две тетради.

Пошла вон отсюда, уйди, говорю! Тебя только не хватало! Сейчас пну! Погавкай мне еще, прибью! Ладно, сиди, дворняга — и то хорошо, была б породистая, так огребла бы. Я сам дворовый. Что, думаешь, у нас по-другому? Родился у нищих работяг, и все: живи, бухай, сдохни. У нас же кто человек? Либо кто с бабками, либо кто слов умных понабрался. А лучше и то и другое, и не надо тут мне гнать, что кто-то сам добивается. Вот не надо.

Кого ни ткни, если по баблу поднялся или там режиссер какой, так обязательно родители такие же. Но ладно те, кто с баблом, тут понятно, деньги есть — выделывайся, все честно, а вот эти-то, нищеброды с образованием, они-то куда лезут?!

Помню, как она дочке своей убогой говорила: «Не звόнит, а звонйт, дядя неправильно говорит». Да и по хрену, что неправильно, зато по делу. А сама — учительница истории в школе для гопников, узнала, что я в Египет ездил, так задолбала про пирамиды спрашивать, какие, мол, они. Большие… Я что, дебил? Целый день до них ехать на автобусе, я в Египет не для этого летел. Да кому какое дело, что там раньше было, сказки детям рассказывает из учебника, а гонору, как будто академик. У самих кроме макарон на обед ничего, а я, видите ли, говорю не так.

Соседка вот тоже, ну чего из себя строить? Мусор из своей хрущобы выносит, чуть ли не платье свое единственное надевает. Да, а я на балкон в трусах вышел, это мой балкон, захочу — сортир здесь сделаю. Замечания она мне будет делать! Наташенька ее там гуляет. Дочка. Ну увидит мужика в трусах, не без трусов же. На хера вот они все культурные нужны, ладно там врач, я еще понимаю, хотя чего всех лечить, все равно сдохнем, только деньги на лекарства тратить. А остальные, деятели… культуры, что ни актер, то…

Ладно, неважно, говорю я неправильно, быдло я, в Египте все бухло в отеле выпил, и что, оно там зачем?! А я водитель, я сутками не пью. У меня хозяин — Рахмет, мусульманин, попьешь тут. Не-е, он мужик полезный, торгует всем подряд, от кирпичей до помидоров, ну бандит немного, а кто в России не бандит? Только мент. Зато реально в своем ауле все построил. Говорит, надо делиться. Верующий. Короче, пить мне нельзя. Вот и забухал в отпуске. Они же, все эти умники в стране, только и хотят, чтобы я поскорее спился — можно пенсию не платить, а этой училке будут до ста лет платить, и за что? За то, что кретины малолетние будут знать, кто такой Цезарь? Салат!.. Да какая разница, кто он такой. Невтерпеж узнать — открой книжку. Для этого малахольная в платьях бабкиных не нужна. И еще детей плодят. Тоже, наверное, училкой будет, если выживет, конечно. Нет, куда ты лезешь: зарплата двадцать тысяч, а ты ребенка рожаешь. Иди на рынок, торгуй или, как я, водилой, попроще работа, но хоть игрушки у соседей собирать не будешь. Так мы не можем, мы образованные, у нас призвание, кто же детей учить будет. Да никто! Чего их учить, все равно потом водить, как я, или охранником, как Андрюха, а он ведь воевал. Ну а если есть кто с родителями нужными, то все равно учить не надо, так пролезут.

Интересно, выживет она или нет? Пять лет, совсем еще кукла, и ведь у нас не вылечить. Вот где эти врачи все? Все ж образованные, а руками развели. Три миллиона, сказали, нужно, операция в Германии, народ-победитель, повторить они могут, а чего тогда побираемся? Три миллиона, это училке всю жизнь работать, а операцию — край через пару месяцев. Нечего рожать было. Теперь я здесь вот чалюсь, ладно хоть денег должно хватить. Рахмет, хозяин мой, конечно, прав, что меня тупо завалил. Он авторитетный человек, нельзя, чтобы у него такая шерсть, как я,  пятьдесят тысяч долларов сперла и отскочила. Все тогда переть начнут, а ему аул отстраивать. Ну, он сам виноват. Чего было мне показывать, что они у него в сумке, когда тут девчушка, пять лет. Операция. Рахмет тоже, конечно, козел, пристал, на что, мол, я бабки потратил? На бабу я потратил! На малолетнюю. А что я ему скажу? Что я училке передал? Так он сразу отберет. Нервный Рахмет стал какой-то, как я его на хер послал, так сразу выстрелил. Эх, уже неплохо, быстро хотя бы. Здесь, наверное, тоже скажут, что не прав я, украл ведь. Да и насрать, вот ты бы точно меня простила, если бы на твоего щенка я денег бы спер. Простила бы? Наташка-кудряшка… Как она там? Немцы толковые, должны спасти. Только бы в училке совесть не проснулась. Она же сейчас узнает, что меня завалили, начнет рыдать и деньги вернет моим, а у них Рахмет живо отберет. Училка, не подведи меня! Культурным людям доверять нельзя, конечно. Пока будут соображать, что хорошо, что плохо, все просрут. Надо было проверить, чтобы она деньги сразу в Германию перевела. Не проверил.

Просто если деньги в Германию не пошлют, то Наташку не спасут, а если ее не спасут, то и мне тут скидку не сделают. А зачем мне скидка?.. Есть зачем. Хотя я чего, я возил, и все, я ж никому насильно не вливал, хотя не знаю, что с этим новым дерьмом делают — курят, колют, в жопу засовывают? А мне тоже жрать нужно, у меня своя семья, я чего за всех переживать должен, пусть родители-дебилы за своих ублюдков трясутся, чего они там по гаражам делают. Ну или, на худой конец, виноват тот, кто бодяжит, кто крышует, кто продает, а я просто из-за Урала привез, отдал кому нужно, деньги получил, не то чтобы много, но получил, сыну-балбесу что там по школе надо и такое разное купил, жене на марафет тоже отсыпал, ну где я виноват? Это у них в институте двое кони двинули, не у меня дома. Днем по радио услышал, что нашли очередных двоих в гаражах… Пишут, что от дерьма нового. Может, это я и вез. Я не знаю, чего я согласился…